-
"Ədəbi Azadlıq-2013" Müsabiqəsinin hekayə 20-liyindən
Aydın Eyvazov
Подарок моря
«Прости меня, сынок. Прости, что не могу сейчас купить тебе этот проклятый плавательный круг и мячик. Я куплю, обязательно куплю. Ты только не грусти, пожалуйста.
Ты ж наверно чувствуешь, как я люблю тебя. Видишь ли, у нас было немного денег, но у тебя брат должен был родиться. А чтоб он родился живым и здоровым, нужно было платить врачам. Ну и чтоб мама вышла из роддома целой и невредимой. У тебя пока нет мячика, зато есть маленький братишка. Красивый такой, пухленький, сладенький пушок счастья. Ты ж любишь братика своего и маму, да? Она у нас такая славная, да, сынок?
Родители не хотели выдать ее за меня, а она настояла на своем, потому, что любит меня, ну, и я ее, больше жизни. Ты вырастишь и поймешь меня, я уверен, ты поймешь. Ты, скорее, не можешь понять как сейчас тяжело многим. И хозяин наш еле- еле сводит концы с концами. Он хороший человек, я знаю. Но не может платить сколько кому надо. Сам весь в кредитах. Никак не вылезет из долгов. Вот и нам не может платить нормально. А работу другую я не могу найти. И если даже она есть, я не уйду от этого человека. Помнишь, когда я лежал в больнице? Из-за грыжи в позвоночнике. Ну вот, врачи запретили поднять тяжести. А то мог бы побольше зарабатывать.
А там работа не очень тяжелая. И хозяин добрый, помог мне тогда оплачивать лечение. Я бы, конечно, не принял этих денег, но он без нашего ведома, узнал и оплатил. И даже ни разу не намекнул. Вот еще и сентябрь уже на носу, школьную форму тебе и все остальное нужно будет покупать. Ну, это я как-нибудь, со следующей зарплаты. И мамино учительское жалованье, как-нибудь обойдемся. А там посмотришь, и на жилетку и на мячик сэкономим. Правда, только пляжный сезон уже закончится. Но ничего, на будущий год оставим. А мяч, так он всегда годится, можно во дворе погонять».
Они сидели на откидных сиденьях “Lexus”а друг напротив друга в третьем ряду. Отец смотрел на сына, опутывая его щелком, сотканным из нежных лучей сторге. От обилия любви пространство между ними становилось чуть ли не осязаемым. Откуда-то забравшийся в салон автомобиля мотылек парил в этом пространстве без устали, казалось, что он добровольно сдался в плен гуще трепетных чувств. Мать попросила своих братьев, когда повезут детей на пляж, чтобы мужа и сына тоже забрали. Ребенку ведь необходимы морские вода и воздух, а мужу очень полезно плавание. Да и заряд на зиму, меньше болеть будут простудой и гриппом. Те, конечно, не очень-то и рады были, но чтоб не обидеть сестру, все ж решились.
Немногим позже дверца автомобиля открылись, и шумная толпа шуриновых детей, проталкивая друг друга, с веселым гомоном начала пробираться в салон джипа. Дождавшись, пока дети усядутся, шурья степенно сели в машину: младший за руль, а старший, как и положено достаточно влиятельному чиновнику, на пассажирское сиденье, повернулся к детям уже начавшим надувать разноцветные круги и пояса и строго наказал:
- Так! Оставьте все эти дела. Надувать будете на пляже. Когда будете гонять мяч, чтоб Руслану тоже разрешили поиграть с вами. На тебе, вот, передай ему, – он протянул пакетик чипсов старшему сыну. Затем, с еле скрытым презрением окликнув Рамиза, сказал:
-А тебе, зять, пивка холодного купили. Только смотри, не заплывай так далеко, как в прошлый раз. Мне-то все равно, просто сестру жалко.
Lexus, как бы стесняясь показать всю силу и мощь двигателя, приглушенным ревом двинулся с места. Лица хозяев озарялись немым отражением власти и могущества. Рамиз, отвернувшись от шурина, уловил взгляды сына, кручинно смотревшего на пестрые баллоны у своих двоюродных братьев и сестер. «Скорее бы приехали, покурить бы».
На панели управления перед дефиницией «outside» неизменно вырисовывалась цифра 38. В благой прохладе кондиционированного салона внедорожника жара, стоявшая на улице, не чувствовалась, но Рамизу не терпелось приехать на пляж, окунуться в стихию воды, плыть, как можно далеко от берега, в царство планктона, рыб и водорослей, где действует единственный, хрестоматийный закон – регулирующий взаимоотношения между членами пищевой цепи, где много простора и свободы, где нет людей выказывающих власть и богатство, далеко от мира вертикально движущегося сухопутного планктона, подальше ото лжи, лицемерия и обмана. Ему не терпелось отойти от общества, где воровство, грабеж и произвол власть имущих и всеобщее невежество считались хорошим тоном, а слово - наказуемым.
«Lexus» медленно полз в трехкилометровой веренице автомобилей горожан, ищущих спасения в водах Каспия от изнуряющей жары. Шурья, то и дело перекидывались репликами, осуждая городские власти за низкокачественную неширокую дорогу, ставшую причиной бесконечных «пробок».
К полудню они въехали в каменную арку зоны отдыха «Дельфин». Хозяин, заметивший уважаемых гостей, сам прибежал встретить их. Дети шумно поспешили из машины. Затем хозяин позвал одного из прислужников, покрытого густым загаром от постоянного нахождения под палящим солнцем, и велел ему накрыть на стол дорогим гостям в круглом помещении, построенном прямо у прибоя, отдаленно напоминающем то ли маяк, то ли сторожевую башню. Скинув легкую одежку, Рамиз с сыном еще в надетых дома плавках, поплелись в сторону моря. Тем временем, дети шурьев начали надувать круги и жилеты.
Не вдаваясь в подробности описания погоды и местности, нынешнее их состояние можно было обрисовать несколькими, может и банальными, но точными фразами: огромный перезревший апельсин, висящий в безбрежной пустоте, источал нестерпимую жару, песок под ногами обжигал подошву так, что купальщики до воды шли подпрыгивая. А легкий бриз, шедший из моря, не веял прохладу - наоборот, усиливал ощущение жары, подобно маломощному вентилятору, гонявшему горячий поток воздуха из электрообогревателя. Почти все места под камышовыми зонтами были уже заняты семьями, молодежными парами, кампаниями мужчин и женщин. В одной из этих компаний Рамиз узнал троих веселых крепышей завсегдатаев этой зоны отдыха. А ближе к «сторожевой башне» сидела пожилая пара, с седыми волосами, с вспаханными плугом времени, но не потерявшими света добра лицами. Проходя мимо, Рамиз поздоровался с ними. Старик повернулся к нему, они перекинулись несколькими словами, справляясь о здоровье и о делах. Старик с умилением посмотрел вслед идущим к морю отца и сына, но когда они вошли в воду, почему-то на его мутные старческие глаза налегла какая-то таинственная тревога.
Море встретило их бархатом легких волн, мелкой рябью катившихся к берегу, одаривая спасительной прохладой, дрожью пробежавшей по всему телу. Рамиз, схватив за подмышки, поднял сына на грудь и тот, обвив мощную шею отца тощими руками, положил голову ему на плечо.
- Т-а-к, - заговорил Рамиз, - мы сейчас сначала по тихонечко привыкнем к прохладе, а потом папа тебя научит кувыркаться в воде, лежать на спине на поверхности. И бояться большой воды не надо, ты ведь не страшишься моря, да Руслан? Море не любит тех, кто его боится. Давай сначала попробуем опускать голову под воду.
Нежно заговорив, он начал медленно окунать сына в воду.
- Пап, холодно ведь, пап!
- Ничего, сына. Ты сейчас привыкнешь, и не захочешь вообще выйти из воды.
- Па, смотри, рыбки маленькие под водой плавают, видишь пап, какие смешные.
Сегодня вода была - скорее потому, что не было ветра - удивительно прозрачна и чиста.
- Пап, а почему в прошлый раз весь берег был окрашен в красный цвет?
Двух – трехметровая полоса берега была завалена мертвым планктоном, и вода в этой полосе напоминала густой пунцовый кисель.
-А потому, что там было много погибшего планктона.
-А кто он такой, этот планктон?
-Вот сейчас поймаю и покажу,- он вытащил руку из воды, раскрыв ладонь, показал Руслану маленькую прозрачную склизкую массу.
- Пап, а почему он умирает?
- Не знаю, сынок. Наверно потому, что все когда-то умирают.
- И дети?
- Нет, сынок, нет. Дети не умирают. И хватит об этом, договорились?
- Договорились!
- А вот и твои родственники идут. Ты попозже отпустишь папу, я недолго, поплаваю и приду к тебе, да, сына? Только обещай, что будешь рядом с дядями, поиграй со своими братьями и сестрами. Уверен, когда ты вырастишь, тоже будешь плавать далеко от берега. Но пока ты маленький, нельзя в глубокую воду. Надо научиться хорошо плавать, чтоб море полюбило тебя. Ты ведь любишь море, да, сынок?
Увидев детей, Руслан, шлёпая по воде худыми ножками и поднимая брызги, побежал к ним навстречу.
Рамиз, с юных лет достаточно «изучивший» почти все Апшеронские пляжи, превосходно ориентировался и в этом участке Каспия. Здесь, в Мардакянском пляже дно уходило в море ленивым скатом, постепенно и только через пятнадцать – двадцать метров от берега, примерно, в десятиметровой полосе глубина воды превосходила высоту взрослого человека. Затем начиналась вторая полоса - примерно, такой же длины – мелководья, а за ней наступало, если выразиться моряцким языком, открытое море.
Не дождавшись, пока шурья подойдут, Рамиз дельфином - грациозно нырнул в воду и через несколько метров выплыв, стремительным брассом начал удаляться от берега. Здесь, у двух четко обозначенных границ резко сменяющихся трех стихий, он чувствовал себя водорослью – лениво качающеюся в белом танце с морем, превращался в идиллически бродившую по воде рыбку. Отчуждаясь от всех превратностей бытия, он сливался с морем, становясь каплей в слоях воды, каким-то чудом скользящих друг по другу. Все вокруг, вся Вселенная обращалась в одно целое, перекочевав в его душу.
В середине второго мелководья он встал и, козырьком приставив руку ко лбу, посмотрел в сторону детей весело играющих невдалеке от берега. «Ему хорошо, ему весело». В силу оптики воды и света ракушки, лежащие на песчаной поверхности дна, казались причудливо выпуклыми и огромными. Стоило только вытащить из воды, как они уменьшались в несколько раз.
Успокоившись по поводу сына, он двинулся к краю мелководья. Обеими ногами оттолкнувшись о дно, Рамиз лег на спину, и неторопливыми чередующимися гребками рук пустился вплавь. Иссиня белая плоть старушки-матери всего живого нежила его тело, обдавая легкими волнами и спасительной прохладой. Но она не могла противостоять лучам далекой четвертой стихии, усердно перекрашивающим его и так смуглую кожу в здоровый темный цвет. Он фыркал, нырял, выплывал, опять нырял и выплывал, потом просто отдыхал лежа на поверхности, используя нехитрые плавниковые движения ног и рук, благостно вбирал в легкие чистый морской воздух со специфическим запахом. «Интересно, это море рыбой пахнет, или рыбы морем пахнут?» Он любил море, любил так, что никто другой на свете не любил его настолько сильно.
Немногим позже, когда он лежал на спине повернувший голову чуть влево от солнечных лучей в полусонном состоянии, ощутил мимолетное прикосновение к правому плечу и шее чего-то очень легкого. Рамиз, резко повернулся направо, и увидел…
Да, ты правильно понял, дорогой читатель. Рядом с ним плавал мяч! Он поймал его и поднял над водой: это был красивый волейбольный мяч, сшитый из лимонно-желтых и белых лоскутов превосходно дубленой нежной кожи. «Какая радость, какая удача! Как он обрадуется! Это будет самым лучшим, самым незабываемым подарком в его жизни, ПОДАРОК МОРЯ! Отец принес ему подарок Моря! Скорее, к Руслану, скорей к сыну. Двигай ластами, старина». Он повернулся в сторону берега. Ему нужно было плыть, примерно, сто пятьдесят – сто шестьдесят метров до своего чада.
Рухнуло все. Вся умиротворенная гармония природы разнеслась в пух и прах, Вселенная покинула его душу, уступив место цели, порожденной другим чувством – назовите, как хотите: инстинкт сохранения рода, ответственность перед рожденным тобой, генетика или…. Банальная категория - филопайс, не может передавать даже тысячную долю полноты тех чувств, заполнивших его сердце. Это было желание, нескончаемое желание доставить радость своему чаду. Это была - любовь, незаменимая никакою другою, даже любовью к всевышнему. Это была отцовская, жертвенная любовь к сыну. В таких случаях собственное существование превращается в нечто химерическое, человек становится лишь носителем, переносчиком любви. Море, столь им любимое, отныне было лишь преградой на пути отца к сыну. Если б небеса были благосклонны к человеку, он бы попросил у них крылья, чтоб быстрее очутиться возле него.
«Плыть, плыть к нему, и побыстрее». Кроль, брасс, баттерфляй. Такой грации и скорости рыбы могли завидовать. Он закидывал мяч вперед и на бешеной скорости доплывал до него. «Чертовы сигареты. Надо бросать». Затем снова забрасывал, и снова догонял. Доплыв до полосы мелководья, Рамиз встал, позволив себе отдышаться, начал идти к берегу. Дети, крича, плеская воду и толкая друг друга, играли недалеко от берега. А в небольшом отдалении от них над водой торчали жирные полуфигуры шурьев. «Ну, все, переплыть и эти десять метров, и я рядом с ним». Держась обеими руками за мяч, он доплыл до места, отдаленного от мелководья двумя – тремя метрами. Окликнув сына, не в силах удержать волнение, закричал:
-Руслан, лови, сынок! Это подарок Моря!
Он, наподобие ватерполиста, собирающегося атаковать ворота соперника, взметнулся из воды и резким взмахом бросил мяч в сторону детей. И…
Воля серо-голубого безбрежья цинично ликовала в ожидании предстоящего интереснейшего спектакля двух персонажей, с нарочито недописанным сценарием.
И… хррррууууст, щелчок в области шейного позвонка, еще не потерянное сознание, резко в нем выплывшее предупреждение врача: «берегись резких движений», крик, нет, не крик, а вопль, вопль, услышанный даже сидящими под камышовыми зонтами на берегу. Адская боль молнией пронесшаяся по всем нервным путям пронзила все его четыре конечности: руки и ноги беспомощно повисли. Грубая, бездушная сила повлекла его ко дну: гравитация – эгоистичная «любовь» матушки-Земли ко всему ей принадлежащему - мутировала во зло.
Сознание лихорадочно анализировало ситуацию: «сколько я могу еще придержать дыхание, сколько уже прошло, десять, двадцать, тридцать секунд? Ахххх, эта боль! Кричать нельзя! Нельзя кричать! А то глотну». Боль выполняла свою замысловатую функцию, вопя о патологии в теле, пытаясь притуплять сознание. Оно противилось боли, его потеря не обещала добра. Обездвиженное тело в неимоверном напряжении боролось за ЖИЗНЬ.
Небеса восхищались этим зрелищным представлением: дуэлью сознания с природой.
Он тщетно старался двигать занемевшими от адской боли конечностями – те не поддавались приказывающим сигналам мозга.
«Как же так, всего лишь в трех метрах от мели. Неужто настало время собирать эти проклятые камни? Сейчас, сию минуту, здесь, под двухметровой толщей воды, я – это мой последний «я»? Назначенный мне палач – море? Мяч – взамен отцу? Не-е-ет!
Там мой сын стоит, всего в десяти метрах. Я ему обещал, что сегодня бриться буду. Чтоб моя щетина не раздражала его нежную кожу, когда прикасаюсь щекой к его щечке. Я же должен проводить его в школу, в первый класс, всего через месяц. У меня еще второй там, дома, крошечный совсем. Марьям- то, как справится с ними? Она же не вынесет мою … мое отсутствие. Если даже и вынесет, ради детей, кто их кормить будет? Братья? Они же за каждую копейку попрекать будут».
«Не могу больше, больше не могу, не мог... ууууууу». Первый глоток, второй, третий. Вроде полегчало. Боль исчезла!
Он выплыл, с легкостью гласного звука, не встречавшего ни малейшего сопротивления во рту. «Как легко, как умиротворенно, как светло». Он увидел сына, с мячом, двумя руками прижатым к груди, смотревшего туда, откуда он бросил ему тот самый мяч. Двое крепких парней расторопно нырнули туда, откуда он выплыл. «Что случилось-то, почему люди так всполошились, почему Руслан такой грустный? Кого это они тащат, ЧТО ЭТО, ЭТО ВЕДЬ Я! Но я же тут!? О Боже, НЕУЖЕЛИ!?»
Его вытащили и уложили в тени первого же зонта. Руслан неподвижно стоял чуть поодаль от толпы, окружавшей безжизненное тело его отца, так же двумя руками прижав мяч к груди. Ни один скульптор не мог бы вылепить подобие этой онемевшей детской печали.
«Пап, открой глаза, пожалуйста, пап. Обещаю, буду учить букварь, и научусь считать до тысячи, и ничего взамен не буду просить, ни конфеты, ни чипсов, ни нутеллы, даже сникерса и баунти не буду просить. И игрушек тоже. Помнишь, ты сказал, что ты хочешь, чтоб я стал писателем, когда вырасту. Ну вот, я им стану, много сказок буду читать и хорошо учиться, и стану писателем, если ты откроешь глаза. Вот если не откроешь, опять буду шалить и бегать по дому, и соседи снизу будут стучать шваброй. А когда домой поедем, маме и братику скажу, что папа не любит вас, не хочет открывать глаза».
Чуть позже, он повернулся и медленно пошел к морю. Все так же держа мяч на груди, тихой исступленной мольбой заговорил:
- Не хочу я твоего подарка, верни мне папу!
Медленно вытянув руки, легким толчком бросил мяч в воду.
Человек, наклонившись над телом Рамиза, усердно старался откачать его, применяя нехитрые приемы искусственного дыхания. А разум его витал где-то там, в неизвестном нам измерении, мучаясь в сомнениях, подчиниться ли ему голосу, властно приказывающему вернуться в его тело, или отказаться: так сильно не хотелось покинуть этот свет, эту СВОБОДУ.
"Ədəbi Azadlıq-2013" Müsabiqəsinin hekayə 20-liyindən
Aydın Eyvazov
Подарок моря
«Прости меня, сынок. Прости, что не могу сейчас купить тебе этот проклятый плавательный круг и мячик. Я куплю, обязательно куплю. Ты только не грусти, пожалуйста.
Ты ж наверно чувствуешь, как я люблю тебя. Видишь ли, у нас было немного денег, но у тебя брат должен был родиться. А чтоб он родился живым и здоровым, нужно было платить врачам. Ну и чтоб мама вышла из роддома целой и невредимой. У тебя пока нет мячика, зато есть маленький братишка. Красивый такой, пухленький, сладенький пушок счастья. Ты ж любишь братика своего и маму, да? Она у нас такая славная, да, сынок?
Родители не хотели выдать ее за меня, а она настояла на своем, потому, что любит меня, ну, и я ее, больше жизни. Ты вырастишь и поймешь меня, я уверен, ты поймешь. Ты, скорее, не можешь понять как сейчас тяжело многим. И хозяин наш еле- еле сводит концы с концами. Он хороший человек, я знаю. Но не может платить сколько кому надо. Сам весь в кредитах. Никак не вылезет из долгов. Вот и нам не может платить нормально. А работу другую я не могу найти. И если даже она есть, я не уйду от этого человека. Помнишь, когда я лежал в больнице? Из-за грыжи в позвоночнике. Ну вот, врачи запретили поднять тяжести. А то мог бы побольше зарабатывать.
А там работа не очень тяжелая. И хозяин добрый, помог мне тогда оплачивать лечение. Я бы, конечно, не принял этих денег, но он без нашего ведома, узнал и оплатил. И даже ни разу не намекнул. Вот еще и сентябрь уже на носу, школьную форму тебе и все остальное нужно будет покупать. Ну, это я как-нибудь, со следующей зарплаты. И мамино учительское жалованье, как-нибудь обойдемся. А там посмотришь, и на жилетку и на мячик сэкономим. Правда, только пляжный сезон уже закончится. Но ничего, на будущий год оставим. А мяч, так он всегда годится, можно во дворе погонять».
Они сидели на откидных сиденьях “Lexus”а друг напротив друга в третьем ряду. Отец смотрел на сына, опутывая его щелком, сотканным из нежных лучей сторге. От обилия любви пространство между ними становилось чуть ли не осязаемым. Откуда-то забравшийся в салон автомобиля мотылек парил в этом пространстве без устали, казалось, что он добровольно сдался в плен гуще трепетных чувств. Мать попросила своих братьев, когда повезут детей на пляж, чтобы мужа и сына тоже забрали. Ребенку ведь необходимы морские вода и воздух, а мужу очень полезно плавание. Да и заряд на зиму, меньше болеть будут простудой и гриппом. Те, конечно, не очень-то и рады были, но чтоб не обидеть сестру, все ж решились.
Немногим позже дверца автомобиля открылись, и шумная толпа шуриновых детей, проталкивая друг друга, с веселым гомоном начала пробираться в салон джипа. Дождавшись, пока дети усядутся, шурья степенно сели в машину: младший за руль, а старший, как и положено достаточно влиятельному чиновнику, на пассажирское сиденье, повернулся к детям уже начавшим надувать разноцветные круги и пояса и строго наказал:
- Так! Оставьте все эти дела. Надувать будете на пляже. Когда будете гонять мяч, чтоб Руслану тоже разрешили поиграть с вами. На тебе, вот, передай ему, – он протянул пакетик чипсов старшему сыну. Затем, с еле скрытым презрением окликнув Рамиза, сказал:
-А тебе, зять, пивка холодного купили. Только смотри, не заплывай так далеко, как в прошлый раз. Мне-то все равно, просто сестру жалко.
Lexus, как бы стесняясь показать всю силу и мощь двигателя, приглушенным ревом двинулся с места. Лица хозяев озарялись немым отражением власти и могущества. Рамиз, отвернувшись от шурина, уловил взгляды сына, кручинно смотревшего на пестрые баллоны у своих двоюродных братьев и сестер. «Скорее бы приехали, покурить бы».
На панели управления перед дефиницией «outside» неизменно вырисовывалась цифра 38. В благой прохладе кондиционированного салона внедорожника жара, стоявшая на улице, не чувствовалась, но Рамизу не терпелось приехать на пляж, окунуться в стихию воды, плыть, как можно далеко от берега, в царство планктона, рыб и водорослей, где действует единственный, хрестоматийный закон – регулирующий взаимоотношения между членами пищевой цепи, где много простора и свободы, где нет людей выказывающих власть и богатство, далеко от мира вертикально движущегося сухопутного планктона, подальше ото лжи, лицемерия и обмана. Ему не терпелось отойти от общества, где воровство, грабеж и произвол власть имущих и всеобщее невежество считались хорошим тоном, а слово - наказуемым.
«Lexus» медленно полз в трехкилометровой веренице автомобилей горожан, ищущих спасения в водах Каспия от изнуряющей жары. Шурья, то и дело перекидывались репликами, осуждая городские власти за низкокачественную неширокую дорогу, ставшую причиной бесконечных «пробок».
К полудню они въехали в каменную арку зоны отдыха «Дельфин». Хозяин, заметивший уважаемых гостей, сам прибежал встретить их. Дети шумно поспешили из машины. Затем хозяин позвал одного из прислужников, покрытого густым загаром от постоянного нахождения под палящим солнцем, и велел ему накрыть на стол дорогим гостям в круглом помещении, построенном прямо у прибоя, отдаленно напоминающем то ли маяк, то ли сторожевую башню. Скинув легкую одежку, Рамиз с сыном еще в надетых дома плавках, поплелись в сторону моря. Тем временем, дети шурьев начали надувать круги и жилеты.
Не вдаваясь в подробности описания погоды и местности, нынешнее их состояние можно было обрисовать несколькими, может и банальными, но точными фразами: огромный перезревший апельсин, висящий в безбрежной пустоте, источал нестерпимую жару, песок под ногами обжигал подошву так, что купальщики до воды шли подпрыгивая. А легкий бриз, шедший из моря, не веял прохладу - наоборот, усиливал ощущение жары, подобно маломощному вентилятору, гонявшему горячий поток воздуха из электрообогревателя. Почти все места под камышовыми зонтами были уже заняты семьями, молодежными парами, кампаниями мужчин и женщин. В одной из этих компаний Рамиз узнал троих веселых крепышей завсегдатаев этой зоны отдыха. А ближе к «сторожевой башне» сидела пожилая пара, с седыми волосами, с вспаханными плугом времени, но не потерявшими света добра лицами. Проходя мимо, Рамиз поздоровался с ними. Старик повернулся к нему, они перекинулись несколькими словами, справляясь о здоровье и о делах. Старик с умилением посмотрел вслед идущим к морю отца и сына, но когда они вошли в воду, почему-то на его мутные старческие глаза налегла какая-то таинственная тревога.
Море встретило их бархатом легких волн, мелкой рябью катившихся к берегу, одаривая спасительной прохладой, дрожью пробежавшей по всему телу. Рамиз, схватив за подмышки, поднял сына на грудь и тот, обвив мощную шею отца тощими руками, положил голову ему на плечо.
- Т-а-к, - заговорил Рамиз, - мы сейчас сначала по тихонечко привыкнем к прохладе, а потом папа тебя научит кувыркаться в воде, лежать на спине на поверхности. И бояться большой воды не надо, ты ведь не страшишься моря, да Руслан? Море не любит тех, кто его боится. Давай сначала попробуем опускать голову под воду.
Нежно заговорив, он начал медленно окунать сына в воду.
- Пап, холодно ведь, пап!
- Ничего, сына. Ты сейчас привыкнешь, и не захочешь вообще выйти из воды.
- Па, смотри, рыбки маленькие под водой плавают, видишь пап, какие смешные.
Сегодня вода была - скорее потому, что не было ветра - удивительно прозрачна и чиста.
- Пап, а почему в прошлый раз весь берег был окрашен в красный цвет?
Двух – трехметровая полоса берега была завалена мертвым планктоном, и вода в этой полосе напоминала густой пунцовый кисель.
-А потому, что там было много погибшего планктона.
-А кто он такой, этот планктон?
-Вот сейчас поймаю и покажу,- он вытащил руку из воды, раскрыв ладонь, показал Руслану маленькую прозрачную склизкую массу.
- Пап, а почему он умирает?
- Не знаю, сынок. Наверно потому, что все когда-то умирают.
- И дети?
- Нет, сынок, нет. Дети не умирают. И хватит об этом, договорились?
- Договорились!
- А вот и твои родственники идут. Ты попозже отпустишь папу, я недолго, поплаваю и приду к тебе, да, сына? Только обещай, что будешь рядом с дядями, поиграй со своими братьями и сестрами. Уверен, когда ты вырастишь, тоже будешь плавать далеко от берега. Но пока ты маленький, нельзя в глубокую воду. Надо научиться хорошо плавать, чтоб море полюбило тебя. Ты ведь любишь море, да, сынок?
Увидев детей, Руслан, шлёпая по воде худыми ножками и поднимая брызги, побежал к ним навстречу.
Рамиз, с юных лет достаточно «изучивший» почти все Апшеронские пляжи, превосходно ориентировался и в этом участке Каспия. Здесь, в Мардакянском пляже дно уходило в море ленивым скатом, постепенно и только через пятнадцать – двадцать метров от берега, примерно, в десятиметровой полосе глубина воды превосходила высоту взрослого человека. Затем начиналась вторая полоса - примерно, такой же длины – мелководья, а за ней наступало, если выразиться моряцким языком, открытое море.
Не дождавшись, пока шурья подойдут, Рамиз дельфином - грациозно нырнул в воду и через несколько метров выплыв, стремительным брассом начал удаляться от берега. Здесь, у двух четко обозначенных границ резко сменяющихся трех стихий, он чувствовал себя водорослью – лениво качающеюся в белом танце с морем, превращался в идиллически бродившую по воде рыбку. Отчуждаясь от всех превратностей бытия, он сливался с морем, становясь каплей в слоях воды, каким-то чудом скользящих друг по другу. Все вокруг, вся Вселенная обращалась в одно целое, перекочевав в его душу.
В середине второго мелководья он встал и, козырьком приставив руку ко лбу, посмотрел в сторону детей весело играющих невдалеке от берега. «Ему хорошо, ему весело». В силу оптики воды и света ракушки, лежащие на песчаной поверхности дна, казались причудливо выпуклыми и огромными. Стоило только вытащить из воды, как они уменьшались в несколько раз.
Успокоившись по поводу сына, он двинулся к краю мелководья. Обеими ногами оттолкнувшись о дно, Рамиз лег на спину, и неторопливыми чередующимися гребками рук пустился вплавь. Иссиня белая плоть старушки-матери всего живого нежила его тело, обдавая легкими волнами и спасительной прохладой. Но она не могла противостоять лучам далекой четвертой стихии, усердно перекрашивающим его и так смуглую кожу в здоровый темный цвет. Он фыркал, нырял, выплывал, опять нырял и выплывал, потом просто отдыхал лежа на поверхности, используя нехитрые плавниковые движения ног и рук, благостно вбирал в легкие чистый морской воздух со специфическим запахом. «Интересно, это море рыбой пахнет, или рыбы морем пахнут?» Он любил море, любил так, что никто другой на свете не любил его настолько сильно.
Немногим позже, когда он лежал на спине повернувший голову чуть влево от солнечных лучей в полусонном состоянии, ощутил мимолетное прикосновение к правому плечу и шее чего-то очень легкого. Рамиз, резко повернулся направо, и увидел…
Да, ты правильно понял, дорогой читатель. Рядом с ним плавал мяч! Он поймал его и поднял над водой: это был красивый волейбольный мяч, сшитый из лимонно-желтых и белых лоскутов превосходно дубленой нежной кожи. «Какая радость, какая удача! Как он обрадуется! Это будет самым лучшим, самым незабываемым подарком в его жизни, ПОДАРОК МОРЯ! Отец принес ему подарок Моря! Скорее, к Руслану, скорей к сыну. Двигай ластами, старина». Он повернулся в сторону берега. Ему нужно было плыть, примерно, сто пятьдесят – сто шестьдесят метров до своего чада.
Рухнуло все. Вся умиротворенная гармония природы разнеслась в пух и прах, Вселенная покинула его душу, уступив место цели, порожденной другим чувством – назовите, как хотите: инстинкт сохранения рода, ответственность перед рожденным тобой, генетика или…. Банальная категория - филопайс, не может передавать даже тысячную долю полноты тех чувств, заполнивших его сердце. Это было желание, нескончаемое желание доставить радость своему чаду. Это была - любовь, незаменимая никакою другою, даже любовью к всевышнему. Это была отцовская, жертвенная любовь к сыну. В таких случаях собственное существование превращается в нечто химерическое, человек становится лишь носителем, переносчиком любви. Море, столь им любимое, отныне было лишь преградой на пути отца к сыну. Если б небеса были благосклонны к человеку, он бы попросил у них крылья, чтоб быстрее очутиться возле него.
«Плыть, плыть к нему, и побыстрее». Кроль, брасс, баттерфляй. Такой грации и скорости рыбы могли завидовать. Он закидывал мяч вперед и на бешеной скорости доплывал до него. «Чертовы сигареты. Надо бросать». Затем снова забрасывал, и снова догонял. Доплыв до полосы мелководья, Рамиз встал, позволив себе отдышаться, начал идти к берегу. Дети, крича, плеская воду и толкая друг друга, играли недалеко от берега. А в небольшом отдалении от них над водой торчали жирные полуфигуры шурьев. «Ну, все, переплыть и эти десять метров, и я рядом с ним». Держась обеими руками за мяч, он доплыл до места, отдаленного от мелководья двумя – тремя метрами. Окликнув сына, не в силах удержать волнение, закричал:
-Руслан, лови, сынок! Это подарок Моря!
Он, наподобие ватерполиста, собирающегося атаковать ворота соперника, взметнулся из воды и резким взмахом бросил мяч в сторону детей. И…
Воля серо-голубого безбрежья цинично ликовала в ожидании предстоящего интереснейшего спектакля двух персонажей, с нарочито недописанным сценарием.
И… хррррууууст, щелчок в области шейного позвонка, еще не потерянное сознание, резко в нем выплывшее предупреждение врача: «берегись резких движений», крик, нет, не крик, а вопль, вопль, услышанный даже сидящими под камышовыми зонтами на берегу. Адская боль молнией пронесшаяся по всем нервным путям пронзила все его четыре конечности: руки и ноги беспомощно повисли. Грубая, бездушная сила повлекла его ко дну: гравитация – эгоистичная «любовь» матушки-Земли ко всему ей принадлежащему - мутировала во зло.
Сознание лихорадочно анализировало ситуацию: «сколько я могу еще придержать дыхание, сколько уже прошло, десять, двадцать, тридцать секунд? Ахххх, эта боль! Кричать нельзя! Нельзя кричать! А то глотну». Боль выполняла свою замысловатую функцию, вопя о патологии в теле, пытаясь притуплять сознание. Оно противилось боли, его потеря не обещала добра. Обездвиженное тело в неимоверном напряжении боролось за ЖИЗНЬ.
Небеса восхищались этим зрелищным представлением: дуэлью сознания с природой.
Он тщетно старался двигать занемевшими от адской боли конечностями – те не поддавались приказывающим сигналам мозга.
«Как же так, всего лишь в трех метрах от мели. Неужто настало время собирать эти проклятые камни? Сейчас, сию минуту, здесь, под двухметровой толщей воды, я – это мой последний «я»? Назначенный мне палач – море? Мяч – взамен отцу? Не-е-ет!
Там мой сын стоит, всего в десяти метрах. Я ему обещал, что сегодня бриться буду. Чтоб моя щетина не раздражала его нежную кожу, когда прикасаюсь щекой к его щечке. Я же должен проводить его в школу, в первый класс, всего через месяц. У меня еще второй там, дома, крошечный совсем. Марьям- то, как справится с ними? Она же не вынесет мою … мое отсутствие. Если даже и вынесет, ради детей, кто их кормить будет? Братья? Они же за каждую копейку попрекать будут».
«Не могу больше, больше не могу, не мог... ууууууу». Первый глоток, второй, третий. Вроде полегчало. Боль исчезла!
Он выплыл, с легкостью гласного звука, не встречавшего ни малейшего сопротивления во рту. «Как легко, как умиротворенно, как светло». Он увидел сына, с мячом, двумя руками прижатым к груди, смотревшего туда, откуда он бросил ему тот самый мяч. Двое крепких парней расторопно нырнули туда, откуда он выплыл. «Что случилось-то, почему люди так всполошились, почему Руслан такой грустный? Кого это они тащат, ЧТО ЭТО, ЭТО ВЕДЬ Я! Но я же тут!? О Боже, НЕУЖЕЛИ!?»
Его вытащили и уложили в тени первого же зонта. Руслан неподвижно стоял чуть поодаль от толпы, окружавшей безжизненное тело его отца, так же двумя руками прижав мяч к груди. Ни один скульптор не мог бы вылепить подобие этой онемевшей детской печали.
«Пап, открой глаза, пожалуйста, пап. Обещаю, буду учить букварь, и научусь считать до тысячи, и ничего взамен не буду просить, ни конфеты, ни чипсов, ни нутеллы, даже сникерса и баунти не буду просить. И игрушек тоже. Помнишь, ты сказал, что ты хочешь, чтоб я стал писателем, когда вырасту. Ну вот, я им стану, много сказок буду читать и хорошо учиться, и стану писателем, если ты откроешь глаза. Вот если не откроешь, опять буду шалить и бегать по дому, и соседи снизу будут стучать шваброй. А когда домой поедем, маме и братику скажу, что папа не любит вас, не хочет открывать глаза».
Чуть позже, он повернулся и медленно пошел к морю. Все так же держа мяч на груди, тихой исступленной мольбой заговорил:
- Не хочу я твоего подарка, верни мне папу!
Медленно вытянув руки, легким толчком бросил мяч в воду.
Человек, наклонившись над телом Рамиза, усердно старался откачать его, применяя нехитрые приемы искусственного дыхания. А разум его витал где-то там, в неизвестном нам измерении, мучаясь в сомнениях, подчиниться ли ему голосу, властно приказывающему вернуться в его тело, или отказаться: так сильно не хотелось покинуть этот свет, эту СВОБОДУ.
